Участники траурной церемонии столпились у открытой могилы. Заросший бурьяном, вереском, кустами барбариса и чахлыми березами холм выглядел диким и пустынным. Могилы были разбросаны как попало — никому, видимо, не приходило в голову хоть сколько-нибудь обиходить кладбище.

Родные и друзья покойного хранили чинное молчание. Погребальной службы не было. Пуритане [1] не желали следовать примеру католиков, которые полагали, что усопшему необходима молитва. Сжав губы, они смотрели, как гроб опускают в могилу.

Кроме наследства, которое Бенджамин Морган оставил своей семье, о пройденном им пути напоминали только слова, начертанные на надгробии. Их сочинила Энн Пирпонт.

Когда Присцилла покупала надгробный камень — твердую, темную плиту шиферного сланца из Северного Уэльса, у нее осведомились, какую надпись она желает видеть на памятнике. Девушка полюбопытствовала, что пишут в подобных случаях. Традиционный вариант выглядел так:

Другие надписи были не лучше, и она попросила Энн Пирпонт сочинить эпитафию. На тяжелой плите, легшей на могилу Бенджамина Моргана, было высечено:

— Замечательная надпись, — шепнула Присцилла, наклонившись к Энн.

Юная поэтесса мучительно покраснела.

— Спасибо, — смущенно пробормотала она.

Погребение закончилось, и знакомые отца гуськом потянулись вниз. За ними чуть ли не бегом припустил Джаред. Филип и Пенелопа стояли у самого края открытой могилы. При взгляде на старшего брата в душе Присциллы поднялось чувство неприязни. Отныне глава семьи — он. Присцилла до сих пор не могла смириться с этим. Никто не думал, что все так обернется. Бенджамин Морган прожил лишь половину отпущенного ему срока. Он был таким прекрасным, таким добрым человеком…

«Почему, ну почему убили его, а не Филипа?»

Она спрашивала себя об этом с той самой минуты, как в их дом вошла беда. С любовью к отцу могла поспорить только ненависть к брату. Рассудком она понимала, что ее мысли чудовищны, — и не могла избавиться от них. «Почему, ну почему убили отца, а не Филипа?»

Они покинули дом вместе, а вернулся только Филип. Отца пронзили две стрелы и пуля, а на брате не было даже пустяковой царапины. Это не укладывалось в ее голове. Наверняка, ну наверняка же Филип мог спасти отца! Но вот вопрос: предпринял ли он что-нибудь ради его спасения? Он говорит, что да. И все-таки кто знает, кто знает…

— Присцилла.

Услышав незнакомый голос, она вздрогнула.

— Я напугал вас? — В этих словах звучало скорее удовлетворение, нежели сожаление. Сверху вниз холодными стальными глазами на нее смотрел Дэниэл Коул. — Я просто хотел сказать, что если я могу чем-то помочь вашей семье… А я и впрямь готов сделать для вас все… видите ли… мы с вашей матушкой старинные друзья.

— Благодарю вас за поддержку, сэр, — надменно сощурилась Присцилла.

Оскорбленный ее ледяным тоном, коммерсант зашагал прочь, но тут же вернулся и разразился тирадой:

— Смерть — это только начало. Ничем другим я не могу объяснить тот факт, что самыми светлыми днями моей жизни стали те два дня, когда я похоронил жену и сына! Если вы не будете столь эгоистичной, поймете: это лучшее, что могло случиться с вашим отцом.

И с этими словами мистер Коул ее покинул.

— Он сказал это из самых добрых побуждений, — Энн ласково положила руку на плечо Присциллы.

Она была права. Дэниэл Коул просто выражал широко распространенное среди пуритан представление о том, что после смерти праведник тотчас попадает в Царство Божье. И хотя Присцилла тоже верила в это, боль от страшной утраты не ослабевала.

— Полагаю, для его жены и сына день смерти и впрямь был самым светлым в их жизни, — не без яду заметила она.

Девушки ушли с кладбища последними. Энн из чувства деликатности держалась поодаль, понимая, что подруге надо побыть наедине со своими мыслями, и Присцилла была ей за это признательна. Она стояла на холме и смотрела на Кембридж. Ее платье раздувал ветер. Вдали виднелись бухта Бэк и Бостон. Присцилла прикрыла глаза рукой и разглядела извилистое русло реки Чарлз и крышу своего дома, окруженного деревьями. Внезапно у нее болезненно сжалось сердце.

Она больше никогда не увидит отца. Он не вернется домой. Ей придется оставить его здесь, в мерзлой земле, на продуваемом всеми ветрами холме. В один миг твердое намерение не поддаваться чувствам рухнуло, словно плотина, смытая волной, и из груди Присциллы вырвались рыдания.

Энн Пирпонт нежно обняла плачущую девушку за плечи. Хотя этим она просто выразила свое сочувствие подруге, ее прикосновение напомнило Присцилле о данном самой себе обещании.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарила она. — Я в порядке.

Досадуя на себя за слабость, она принялась вновь возводить разрушенную плотину. В тот день, стоя на холме и глядя на Кембридж, она решила запереть свое сердце на замок. Отныне ей не смогут причинить боль, потому что она не позволит себе ни к кому привязаться. Она будет жить одна. Она докажет всем, чего она стоит. Она не желает подлаживаться к другим. Она будет много учиться и сколотит огромное состояние. Люди благоговеют перед богатством, и, возможно, ее деньги заставят их примириться с тем, что она женщина.

Глава 2

Его разбудил щелчок дверной ручки. Он поднял тяжелые, опухшие веки и, пытаясь найти пятно света, на котором можно было бы остановить взгляд, обвел воспаленными глазами комнату, погруженную в кромешную тьму.

Входная дверь скрипнула — это был едва различимый жалобный, звук, так обычно скрипит дверь, когда кто-то хочет проникнуть в дом тайком. Потом все стихло.

Филип Морган попытался стряхнуть с себя остатки сна и потер глаза. Несколько секунд по пробуждении он никак не мог сообразить, где находится. Мало-помалу в темноте начали проступать отдельные предметы. Молодой человек окончательно пришел в себя. Ну конечно — это отцовский кабинет. Он уснул, сидя за столом в жестком деревянном кресле. Из-за неудобной позы сильно ныли спина и руки.

Входная дверь вновь заскрипела. Филип лихорадочно метнулся глазами по комнате в поисках оружия. До него долетел еще один тихий звук — кто-то осторожно открыл дверную защелку. В глубоком безмолвии ночного дома этот звук прозвучал пугающе отчетливо.

Молодой человек затаил дыхание и напряг слух, не сомневаясь, что вот-вот под чьими-то воровскими шагами заскрипят половицы. Тишина. «Оружие, мне нужно оружие!» — мысленно воскликнул Филип и вновь тщетно поискал взором мушкет. Почти в то же мгновение прямо перед домом раздался нетерпеливый крик:

— Давай быстрей!

Филип крадучись подошел к окну и, вытянув шею, осторожно выглянул во двор. Полная луна лила ровный серебристый свет на аллею и центральный двор. В следующий момент из дома кто-то выбежал. Филип заметил, что в правой руке бегущий сжимал мушкет, а на его поясе ритмично покачивалась пороховница.

Джаред!

Он узнал брата мгновенно — по ловким, раскованным движениям. Этой пружинистой, легкой походке Филип втайне завидовал всю жизнь. И хотя Филип никогда не сомневался в своем умственном превосходстве, он не мог не признать, что уступает Джареду в силе и проворстве.

«Хотел бы я знать, куда это он собрался?» — подумал Филип и мысленно пообещал себе утром поговорить с отцом о ночных похождениях брата. И тут сознание молодого человека сделало резкий поворот, и Филипа словно обожгло: он с ужасом вспомнил, что отец мертв. Вот почему он сидит в его кабинете. Теперь он — глава семьи. И за брата отвечает тоже он. Филип видел, что Джаред направился к рощице у реки. «Я должен пойти за ним и привести домой», — сказал он сам себе и вновь взглянул в окно.